КАК ПОЯВИЛСЯ ДЕФИЦИТ
Сие не выдумали мы,
В базарной потасовке
Сошлись две старые кумы,
Две сплетницы-торговки:
— Привет, кума!
— Привет, кума!
Намедни слышала сама—
С мукою туговато:
Опорожнили закрома!
Закрылся элеватор!
Беда грядет...
— Не говори:
Все подмели нетопыри
С тарелки той летючей!
Пора, Петровна, сухари
Сушить — на всякий случай!..
...И лезет гаденький слушок:
«Хватай, пока не поздно!»
И затолкал пшена мешок
В чулан сосед нервозно.
Старушка — девяносто лет,
Притом — не из курящих,
Купила ящик сигарет
А к ним — и спичек ящик.
Чем объяснить такую прыть?
Наверно, на том свете
Даст бабка черту закурить,
И спичку — к сигарете.
Брехня крылата — мир широк:
Что не было, что было!..
И люди закупают впрок
То соль, то чай, то мыло.
Лежат в кладовках
сотни тонн!
А я сижу — скучаю,
И сочиняю фельетон
Без кофе и без чаю...
Р.S. С другой же глянуть стороны:
Коль нет чего в продаже,
А склады тем добром полны,
То здесь подумать мы должны
О явном саботаже...
СТУПНЯ НА ЛОПАТКАХ
Скажут — тема не нова,
И приелась вроде.
Но опять сии слова
0 злодейке-моде.
Город солнышком прошит,
Славная погодка.
Глядь: красавица спешит
Плавною походкой.
Встречных юношей слепя,
Проплывает близко—
Высока! Вся — из себя!
Брючки в стиле «диско».
И, морской волны синей,
Модницам на горе,
Куртка светится на ней-
«Маде ин Нагоя».
На груди и животе
Грозно и сурово
Полыхает «каратэ»—
Импортное слово.
Что слова! Вот на спине
Пострашней картина-
Там, одетый не вполне,
Скалится детина.
Взором выплеснув огонь,
Он в порыве схватки
Целит голою ногой
В девичьи лопатки.
С давних пор, известно нам,
Рыцари планеты
Берегли прекрасных дам
Локоны, портреты.
В мирный час ли,
на войне-
По сей день несут их...
Но чтоб дамы
На спине—
Мужиков разутых?! ..
Блеск! Балдеж! Мечты предел!
Фирменные чащи...
Этот «Мальборо» надел,
Этот «Кэмэл» тащит.
И хотел того иль нет,
Но в подобном платье
Ты рекламой сигарет
Стал, бесплатной, кстати!
Друг, сними повязку с глаз:
Быть слугой негоже,
За границей и не раз
Мы бывали тоже,
Но, однако, видеть мне
Не пришлось за морем
Денди с «Примой» на спине
Или с «Беломором».
А ведь славилась подчас
В мире наша марка—
Пусть с могучей «Адидас»
Спорит «Володарка»!
Нешто нам заморских штук
Не сварганить — краше?
Где сноровка наших рук?
Честь былая наша?
Имя вспомните свое,
Мать, что вас вскормила,
Чтоб фирмацкое тряпье
Души не затмило!
ХОРОШО, ЧТО ПЛОХО
Припорошенный слегка,
Наглотавшись смога,
Ждал вчерась у «Колобка»
Пятьдесят седьмого.
Ждал, однако, целый час.
Прыгал на морозе,
И водителю припас
Комплименты. В прозе.
Но, чтоб стресса избежать
(Видно, догадался!),
Он решил — не приезжать.
Я — пешком подался.
Шел, обидчикам грозя,
В снежном серебре я,
И, представьте вдруг, друзья,
Чувствую — добрею!
И уже топчу без зла
Снеговые комья-
«Атепешникам» хвала,
Что иду пешком я!
И походка молода,
И дышу без хрипов!..
Погулять — еще б когда
Славный случай выпал,
Коль возьми — не задержись
Тот лентяй-водила?!
Ведь в ходьбе — здоровье, жизнь,
Ведь в движенье — сила!
А представьте: через час
Прибыл бы «Икарус»—
Тут, в сосульку превратясь,
Я излил бы ярость,
Я уж душу бы отвел,
Я ведь в гневе жуток!..
В результате — протокол.
И — пятнадцать суток.
Правда, с транспортом дела
Плохи,— тем не менее
Вам, водители, хвала
За мое спасение!
...Так я к выводу пришел
Вовсе без подвоха,
Что бывает хорошо
Оттого, что — плохо.
КОГДА МЫ МЧАЛИСЬ...
Волае захисту природа,—
ми не можемо бути байду-
жими.
Олесь Гончар
АКБАЙТАЛ
Владимир Олейник—
юрист, публицист и мечтатель,
С глазами ребенка
и белой, как лунь, головою,
Солдатскую флягу,
в поход припасенную кстати,
За городом Истрой наполнил водой ключевою.
Водой родниковою близ патриаршего дома,
Что князя Донского и Минина войско
поила...
А Белая Лошадь, аральскою жаждой влекома,
В сто тысяч копыт
грохотала по кручам Памира.
— А что там во фляге?—
придирчив напудренный носик.
Нюхнула... Зевнула:
— Пройдите, пожалуйста, быстро! ..
Взревели турбины, и вот уже лайнер уносит
Во фляге помятой водицу хрустальную Истры.
Священную воду, которой кропили иконы,
Что прадедам силы давала, идущим на сечу...
А Белая Лошадь, пока еще с ней незнакома,
Под гривою пены
стремилась Мургабу навстречу.
...Мы шли к перевалу
в поту ледяном и соленом,
Мы легкие рвали, и были бледны наши лица.
Вставал Акбайтал,
и летела с ним рядом со звоном
Река, его тезка — неистовая кобылица.
Тогда
отвинтил колпачок мой товарищ от фляги
И встал над стремниной—
клокочущей, пенистой, мрачной,
И Белая Лошадь, дивясь человечьей отваге,
На миг присмирела
под истринской струйкой прозрачной.
И рыжий сурок любопытный, усевшись на
камне,
Таинственный житель пустыни,
холодной и горькой,
За струйкой хрустальной следил,
и с последнею каплей
Присвистнул — дела!..
И нырнул, озадаченный, в норку.
Та светлая струйка
с Мургабом до Пянджа домчится,
И, в нем растворясь,
как бальзам животворный на рану,
Вольется в Аму...
И ведь может такое случиться-~..
Вдохнет в нее силу,
и с ней доберется к Аралу,
Из капель, из капель — моря, и озера, и
реки!
Мы дальше ушли, вдруг почуя великое в
малом.
А Белая Лошадь — о добром чудном человеке
Все пела нам вслед,
торопясь на свиданье с Аралом...
Ош, сентябрь 1988 г.
Экспедиция «Арал-88»
* Акбайтал — Белая Лошадь (точнее — Белая Кобы-
лица). Перевал на Памире и одноименная речка,
впадающая в Мургаб.
ФАЛАНГИ
Арал умирал.
Он по нашей вине занемог.
Арал нас карал-
На глазах ускользал из-под ног.
По морю тоски,
По усохшему руслу реки
Вползали пески,
И ползли по пескам
пауки.
Где звонко дышалось,
Где гордо плылось напролом,
Где чайка касалась
Просоленной робы крылом,
Где пела волна,
Величаво неся корабли,—
По трещинам дна
Из пустыни
фаланги ползли.
Простор пожирая,
Ползли все наглей и лютей,
Мечту отбирая
без боя
у нас, у людей...
Кто двинет назад их?
Обглодана даль догола!
От лап волосистых
,.Плыла ядовитая мгла.
Да кто же мы?
Что же?
Куда мы пришли
и придем?
Моря уничтожим?
Леса на корню изведем?
И небо прокурим?
И реки повывернем вспять?
К пещерам и шкурам?
И к пращурам?
Стадно?
Опять?..
Когда на нас лезла
Паучья стальная орда,
Толкала нас в бездну,
Вгрызалась нам в сердце,
Тогда,
Великий и малый,—
Всем миром мы
смяли врага.
Неужто Аралу
Не сможем вернуть берега?
Как горькая накипь
на совести нашей,
Встает
Кладбище в Муйнаке-
В песках похороненный флот,
И дети детей
Не простят нам
во веки веков
Убитых морей.
И ползущих по ним
пауков.
Мракам
КЫЗЫЛКУМ,
ОСТАНОВКА В ДОРОГЕ
Пустыня,
преклоняюсь перед Вами,
Молюсь за Вас
и растворяюсь в Вас!
Лежат верблюды
к солнцу головами
У них, родных,
наверно, тихий час.
Они лежат
и безмятежно дремлют,
За дымкой—
ирреальные почти
На богом данном
караванном,
древнем,
По черепам проложенном пути.
Тандырный
сладковатый дух аула
За сотни верст
щекочет ноздри им,
И сизые сплетенья саксаула
Клубятся над горбами,
словно дым.
Вы помните, пустыня,
орды, войны,
И города,
развеянные в прах?..
Мне повезло:
я видел Вас спокойной,
Внушающей доверье,
а не страх.
О, как воспеть мне
бедными словами
Вас-
млечности и вечности жену,
Пожар заката,
гаснущий над Вами,
И царственную ночи тишину?
Я знаю:
мне не раз еще приснится
Сиянье теплых звезд на солонце,
И выхваченный фарой
хвост лисицы
С подпалинкою светлой на конце.
Солоноватым и благоуханным
Согрев меня дыханием веков,
Позвольте прикорнуть
под тем барханом—
Я ж так боялся
змей и пауков!
Кого бояться?
От людского взора
Бежит зверье
в предчувствии беды-
Как мертвецы,
оскалились озера
Из ядовитой
сбросовой воды.
Но человеку—
мало,
мало,
мало!
Под дых природу
лупим наобум.
И кровь опустошенного Арала
Свернулась в Ваших жилах,
Кызылкум,
Ваш вечный стих
покрышки подминают
(Ах, как бы своего не упустить!)—
Пустыня,
я отлично понимаю:
Вам трудно,
очень трудно нас простить.
Да, мы грешны—
отлично знаем сами!
Грязны, как черти...
И опять — аврал:
В барханов бархат
тычутся носами
Четыре РАФа
с надписью «Арал».
Но мы пришли к Вам нынче
не со злобой,
И наш порыв,
и помыслы — чисты
Пустыня,
на излом ты нас
не пробуй!
...О, как легко
мы перешли на «ты»!
Нукус, октябрь 1988 г.
«АРАЛКУМ»
Прийшли в Д а р ''ю, на якор стали...
Т. Шевченко
Сердце, сердце, встревожено чем ты?
Это ж здорово, черт побери,—
Я стою — там, где плавал Шевченко.
Но... не чайки кружат — упыри.
То ли плач, то ли ветра хоралы,
То ли холм, то ли ржавый баркас...
ы так щедро писал на Арале,
От Днепра отлученный Тарас!
Повторяя сухими устами
Приведенную выше строку,
Я здесь тоже на якоре стану-
Вот в песке он лежит на боку.
От колес наших горькая трасса
Как рубец... Не видать ей конца.
И сверкает слезою Тараса
Корка мертвого солонца.
Эта соль долетит до России,
И в Днепре станут воды горьки—
Император тебя не осилил,
Твой залив погубили царьки.
...Тот баркас вроде лысого камня,
Как урок государству и мне.
Что, вернувшись, скажу землякам я?
Как мы все очутились на дне?...
Аралъск, октябрь f988 г.
КОГДА МЫ МЧАЛИСЬ...
Григорию Резниченко
Когда мы мчались по такырам,
Казалось нам.''
Сама природа потакала
Своим сынам.
И верилось, что ей охота
Хоть чем-нибудь
Своим усталым донкихотам
Облегчить путь.
Такыр был выветрен и гладок,
Блистал, как стол,
И Зигмундс говорил: — Порядок!
И жал — за сто1
И сердце радостно трубило
Мотору в лад.
Лишь Переведенцев уныло
Жевал гранат.
Сей фрукт прикончивши, исторгнув
Вздох нутряной,
Он тут же доставал из торбы
Очередной.
За нами обод мчался лунный
Сквозь облака.
Остывший чай хлебал Селюнин
Из бутылька.
Откинув прядь со лба крутого
И щуря глаз,
Он вдохновенно Гумилева
Читал для нас.
Он был — как сжатая пружина,
Как голый нерв...
Какая сила нас сдружила—
Понятно мне.
И мы, внимая, восхищались,
Светлы, добры—
В башке селюнинской вмещались
Миры, миры!
В ней мысль острейшая бурлила,
И рифм каскад...
А Переведенцев уныло
Жевал гранат...
Но встала на пути лохмато
Песков гора.
Кончай поэзию, ребята!
«Пахать» пора!
Был крут противник наш достойный
Седой бархан,
Все силы мерзкие застоя
В себя впихав.
Вот сгрудились, пошла работа—
Пупки порвать,
Чтоб после вспомнить радость пота,
И срифмовать,
Чтоб сердце памятью зачем-то,
Кольнув, свело...
Мне в ухо дышит Резниченко,
Поддев крыло.
И изо всех своих силенок—
Душа-то в чем?—
Наш пыльный РАФ подпер Селюнин
Худым плечом.
Да, вместе мы — победа! Сила!
Нам черт не брат!..
...А некто в стороне уныло
Жевал гранат...
ТИГРИНАЯ БАЛЛАДА
Ахиле Абдуллаевой, преподавателю
Нукусского университета, поведав-
шей мне эту страничку своей био-
графии, посвящается
Снова припомнилось детство мне:
Лунный над мачтой лик,
Шлепает плицами по волне
Старый буксир «Таджик».
Вижу тугане в лунном дыму
Снова — в который раз,
Желтые волны родной Аму,
Тигра янтарный глаз.
Старый буксир — мой привычный дом,
Зорко вперед смотрю.
Против теченья гребем с трудом,
Раненых — полон трюм.
Где-то в Европе — войны пожар,
Там — и отец и дед.
Я — за штурвалом. А мне, нашар**,
Только тринадцать лет.
А из прибрежного камыша,
Вот уж который рейс,
Тигр-великанище не спеша
Выплыл наперерез:
Фыркает, птичий галдеж прервав,
Знать, понимает сам,
Как он божественно величав—
Звездочки на усах!
Рыжее пламя — тигриный глаз
Там, за бортом, внизу—
Умница-зверь пропускает нас:
Раненых я везу!..
...Вижу сквозь годы я
воды те
В тысяче мелких лун,
А за Кунградом в полуверсте
Тигр на волнах Жайхуна.
Рядышком в рубке спит лейтенант.
Он еще — на войне.
Душу девчоночью леденят
Крики его во сне.
Стонет и мечется фронтовик,
Ворот рубахи рвет,
Я ему в ухо шепчу: — Рафик,*
Тигра, гляди, плывет!..
— «Тигры!» — он вскакивает в поту,
Бледен, и юн, и... сед-
Танки пошли! Держать высоту!..
Нет бронебойных!.. Нет!..
Танки!..— И на воду глянул вдруг,
Стиснул виски в горсти:
— Ах ты усатенький, ах ты друг,
Спутал я все!.. Прости!..
...Дальнего детства
меркнущий свет,
Лучик издалека!
Нету Арала. Тугаев нет.
Полумертва река.
Тихо струится ржавая слизь.
Тигр в мои сны ушел,
В звезды «героев» перелились
Звезды с его усов.
Был он застрелен, последний зверь,
Лет тридцать пять назад—
Только в музее можно теперь
Тигру взглянуть в глаза:
Тускло мерцает стекла кружок.
Роется моль в шерсти...
Все-то мы спутали! Ах, дружок,
Кто из нас мертв?!.. Прости...
**Тугаи — недавно еще буйные заросли вдоль
берегов Амударьи. Полностью уничтожены,
** Нашар — по-каракалпакски «слабый пол».
Говорится с иронией.
* Жайхун — Быстрая. Старое название Амударьи.
*'' Рафик — товарищ.
СОЛДАТ № 191
Упрямо бушприт упирает в закат
Аральский трудяга — корабль «Константин».
Там тридцать матросов и ссыльный солдат,
Солдат номер сто девяносто один.
Стучится в обшивку крутая волна,
Вдоль палубы катится вал штормовой.
На всех офицеров каюта одна.
Их четверо в ней. И один рядовой.
В десятки казенных бумаг занесен,
Острижен, унижен, но непобедим-
«Оце тобы «Льох», І оце тобы «Сон»,
Солдат номер сто девяносто один.
Лобастый солдат, коренастый солдат.
В косматых бровях — паутина седин.
Куда ты нацелил свой сумрачный взгляд,
Солдат номер сто девяносто один?
На запад, на запад, за кромку небес
К Днепру устремлен твой пылающий взгляд,
Да путь преградил к нему Барсакельмесе,
Что значит: «Пойдешь — не вернешься назад».
И скованы руки, хоть нету оков,
На суше трясло, и на море штормит.
Но рядом веселый моряк Бутаков
Незыблем — на палубе зыбкой стоит:
— Не прячьте, Шевченко, тетрадку в сапог,
Здесь нет подлецов-
вот вам истинный крест!
Пишите — авось и не выдаст вас бог,
Рисуйте — авось и свинота не съест!..
А в раме над койкою — холод зрачков:
Кто смел высочайший нарушить запрет?
Веселый моряк лейтенант Бутаков
При слове «свинота» взглянул на портрет.
Да, были фельдфебели: «Ножку подвысь!»
Был «Тормоз» * — подлец, и сатрапы царя,
Но русская вольность, и русская мысль-
Они, как могли, берегли Кобзаря.
И те, в ком гражданская совесть жива,
Мы руку на братство поднять не дадим-
Мы чтим твоего «Заповіта» слова,
Солдат номер сто девяносто один...
* «Тормоз» — так Шевченко называл царя Николая 1.
*Барсакельмес — остров на Аральском море.
Все авторские права защищены. Использовать материал с сылкой на источник.
